Теодор не был приучен беспокоиться о будущем: какие могут быть поводы для беспокойства у наследника одного из древнейших чистокровных родов магической Британии, чьё финансовое положение и статус в обществе по величине сравнимы разве лишь с развесистостью генеалогического древа? Арест отца вышеупомянутого наследника и обвинение его в оппозиции текущему политическому режиму и террористической деятельности уж точно не должны были входить в гипотетический список причин для волнения.
От тихой паники - к которой он вообще-то не был склонен в силу своего характера - младшего Нотта удерживало только то, что отец еще на пасхальных каникулах предупредил его о возможных осложнениях, сопряженных с мобилизацией планов Лорда Волдеморта, и подробно объяснил схему действий на случай, если он по каким-то причинам будет недоступен по окончании учебного года. Унвин Нотт был уверен, что даже если будет пойман и обвинен в причастности к деятельности Пожирателей Смерти, надолго за решеткой он не задержится; более того, он продолжал верить, что несмотря на местами эксцентричное поведение Темного Лорда, тот все еще является единственной надеждой магического мира на выживание и сохранение своих традиций. Так что сыну было наказано дожидаться освобождения отца, и на всякий случай вести себя тихо: хотя старший Нотт и надеялся на победу Волдеморта, он хотел, чтобы сын строго придерживался нейтралитета, дабы сохранить свободу, достоинство и материальное наследие рода при любом исходе войны.
Фамильный юрист семьи уже связался с Теодором и заверил, что, во-первых, на него самого не падает никаких подозрений, во-вторых, Министерство не претендует ни на какое имущество Ноттов и прошедший в присутствии беспристрастных свидетелей обыск в их поместье был единственным и новых гарантированно не будет и, в-третьих, в свете того, что Теодору осталось меньше года до совершеннолетия, ему позволено будет провести летние каникулы дома под номинальным присмотром прислуги и учителей. С прагматической точки зрения волноваться действительно было не о чем... но постоянно давящая на грудь тревога от этого никуда не исчезала, а от мысли о том, что на выходе из Хогвартс-Экспресса его ждал лишь пустой дом и невнятные перспективы будущего, хотелось малодушно спрятаться в своей комнате в слизеринских подземельях и не вылезать оттуда до начала следующего учебного года, притворяясь, что всё путем и не происходит ничего страшного.
И, как на зло, единственный человек, с которым Теодор решился бы поговорить о происходящем, всю неделю верховодил сворой своих прихлебателей, посвящая каждую свободную минуту планам мести Поттеру, в одночасье вернувшему себе статус героя всея волшебного мира. Несмотря на злость на Малфоя из-за того, что его невозможно было застать в одиночестве - а только тогда Нотт мог бы поговорить с ним серьезно, а не переброситься парой дежурных фраз под напряженными взглядами остальных слизеринцев - Теодор беспокоился о нем; вспыльчивость друга могла толкнуть его на какую-нибудь глупость, о которой он сам, может быть, и не пожалел бы вовсе, но которая отрицательно отразилась бы на и без того шатком положении его семьи.
В школе учителя, наученные горьким пятилетним опытом, бдительно следили за слизеринцами и гриффиндорцами, беспощадно пресекая любые стычки, и Нотт уже почти поверил, что последняя неделя пройдет и завершится более-менее мирно. Но, по всемирно известному закону подлости, "беда" грянула, когда студенты уже погрузились в Хогвартс-Экспресс, и Теодор расслабился, понадеявшись, что опасности школьных баталий позади.
За последнюю пару месяцев Нотт на удивление сильно пристрастился к обществу Малфоя; когда того удавалось отвлечь от повседневной суеты и вечно строящихся планов достать Поттера, беседовать с ним было легко и приятно. Теодор был уверен, что пара часов в компании светловолосого слизеринца поднимет ему настроение, тем более, что в следующие два месяца им вряд ли представится возможность встретиться снова. Он был твердо намерен найти Малфоя и вытащить его из толпы прихлебателей, будь он хоть по уши в крэббах и гойлах.
Осмотр купе Хогвартс-Экспресса проходил медленно - Теодор не хотел, чтобы кто-то подумал, будто он целенаправленно заглядывает в окошки, а не просто прогуливается по вагонам - и поэтому Малфой со товарищи ввязались в драку прежде, чем Нотт успел перехватить его для задушевной беседы. Темноволосый слизеринец не стал вмешиваться в перестрелку заклинаниями: он был уверен, что глупость наказуема и активисты антипоттеровского движения заслуживают той кучи сглазов, которая на них обрушилась; да и не хотелось самому потом валяться на полу в крайне нелицеприятном виде. Проследить за гриффиндорцами и хаффлпафцами, оттащившими поверженных противников в багажное отделение, не составило труда, и уже через десять минут Теодор стоял, направляя палочку на одно из трех вяло шевелящихся слизнеобразных существ, в которых превратились Малфой, Крэбб и Гойл. Отличить нужного ему помог значок префекта на мантии, так что Нотт не колебался, произнося Фините Инкантатум.
Возможно, в заклинаниях и трансфигурации он был не самым сильным учеником, но отмена чужой магии всегда получалась у него идеально, так что обратное превращение из непонятного нечто в Драко Малфоя прошло быстро и безболезненно. Подхватив еще явно не до конца пришедшего в себя слизеринца под локоть, Теодор вывел его из багажного отделения и усадил на сиденье в ближайшем купе, закрыв за собой дверь и задернув шторку на окне, ведущем в коридор. Теперь оставалось только сесть напротив и дождаться, пока в глаза Малфоя вернется осмысленное выражение.

Теодор не заметил того момента, когда ступор, вызванный заклинаниями, превратился в сознательное нежелание говорить, но готов был дать своему другу столько времени, сколько тому требовалось, чтобы собраться с мыслями и духом.
Забавно, как личное расположение меняет реакцию на одно и то же поведение у разных людей. Фактически, Малфой находился в точно таком же положении, что и сам Нотт - отец под арестом, шаткое положение семьи, неуверенность в том, каков будет следующий шаг Темного Лорда и как он отразится на них самих - но светловолосый слизеринец доводил реакцию на это положение до абсурда, исторгая оскорбления и давая обеты вечной ненависти. В исполнении кого угодно другого этот балаган вызвал бы у Теодора лишь снисходительную насмешку и послужил лишним подтверждением того, что сам он держится лучше, чем можно ожидать от среднестатистического шестнадцатилетнего подростка. Но Малфой...
Малфоя Теодор успел изучить. Светловолосый слизеринец умело скрывал часть себя, хотя на первый взгляд у него все эмоции были выставлены на показ, однако новому другу постепенно было доверено чуть больше, чем толпе бездумных последователей. Нотт знал, насколько близко к сердцу Малфой принимает всё, что так или иначе касается его самого или его семьи, и порой просто не может сдержать эмоции. Его даже ругать за это было бессмысленно; он сам прекрасно осознавал, что его заносит, но не мог вовремя остановиться. В итоге, глядя на по большому счету глупые истерики Малфоя, хотелось, тем не менее, не насмехаться над ним, а как-то его утешить.
Вот и сейчас, глядя на макушку опущенной светлой головы, Теодор чувствовал, как собственная тревога отходит на второй план - и не по распространенному принципу "как хорошо, что у кого-то больше проблем, чем у меня", а именно потому, что на первое место вышла потребность помочь своему другу. Это незнакомое ему раньше желание поддерживать и оберегать уже почти перестало удивлять Нотта, и даже начинало нравиться, хотя трудно было найти этому логичное объяснение.
Молчание затягивалось, и Теодор начал подозревать, что если не нарушит его первым, они так и просидят под стук колес до самого Лондона. Но, как это часто бывало при разговорах на щекотливые темы, у юноши возникли сложности с подбором правильных слов. Его первой, инстинктивной реакцией всегда были ирония и сарказм; и сейчас они были бы очень в тему, если учесть, насколько безрассудной была попытка проклясть Поттера на глазах у его фанатов. Но насмешки были последним, чему стоило позволять сорваться с губ Теодора. Как ни печально, слова сочувствия были тоже где-то в конце по уровню желательности, что оставляло весьма небогатый выбор.
- Как ты себя чувствуешь, Драко?
Нотт понадеялся, что вопрос поставлен достаточно расплывчато, чтобы можно было - по желанию слушателя - принять его только на счет физического состояния или углядеть в нем значительно большую глубину.

То, что он произнес имя вместо фамилии, Теодор понял, только встретившись взглядом с растерянными серыми глазами. Тревога за друга всё-таки проскользнула на поверхность этой оговоркой; но, наверное, так было даже лучше. Малфой и так уже не мог не понимать, что стал для него гораздо больше, чем просто сокурсником, с которым можно переброситься парой фраз, если лень искать себе других развлечений. Обращение по имени, которое для многих показалось бы невинной фамильярностью, позволительной почти любому, для Нотта было способом показать свое расположение, не скатившись в пафос или вульгарность. И Малфой, несомненно, понимал это так же хорошо, как и он сам.
Вопрос, как и ожидал Теодор, прорвал плотину молчания, и сдерживаемые эмоции хлынули из собеседника словесным потоком. Пусть Малфой и не ответил прямо, Нотт прекрасно слышал всю глубину его обиды и унижения, щедро приправленных отвращением к самому себе. На ум пришло встреченное в какой-то книге выражение "злые слезы"; Теодор никогда не пытался примерить его на себя - его злость, если кому-то удавалось ее вызвать, сковывала грудь подобно льду. Но даже если эмоции бушуют, подобно цунами, плачут все же не от злости, а от осознания своей беспомощности, когда нельзя выместить свой гнев на его объекте.
А впрочем, какая разница, что послужило причиной слез, которые сейчас катились из-под светлых ресниц? Нотт все равно не знал, как вести себя в присутствии плачущего человека - в его собственном прошлом, со слугами, для которых забота о ребенке была договорным обязательством, и отцом, который воспринимал сына как делового партнера, было очень мало воспоминаний о настоящем утешении. (Разве лишь полузабытое ощущение маминых пальцев, гладящих по голове... но такое ведь позволено только маме?)
Наверное, Драко не хотел, чтобы кто-то - пусть даже и достаточно хороший знакомый - видел его в таком состоянии. Взгляд Теодора задумчиво скользнул к запертой двери. Быть может, стоит предложить оставить Малфоя в одиночестве, чтобы тот мог прийти в себя, не переживая хотя бы о том, как выглядит со стороны?
Но разумно ли оставлять его наедине с разъедающими душу переживаниями? Слова о "лучшем выходе" Нотт не принял всерьез, а вот угрозы убийства были значительно весомее. Недавняя "засада" уже была кульминацией недели переживаний, для которых Поттер был причиной если и не самой главной, то по крайней мере находящейся прямо перед глазами. Даже в лучшие времена самоконтроль Малфоя давал сбои при встрече с гриффиндорским чудо-мальчиком; чего уж говорить о настоящем моменте, когда слизеринец уже на взводе и готов на любое безрассудство в бездумном желании искупить перенесенное унижение.
Нотт мог привести бы сотню логичных доводов того, что идти убивать Поттера прямо сейчас не стоит, но озвучивать их было совершенно бесполезно - это он знал так же точно, как и то, что фраза "не переживай, Волдеморт скоро сделает грязную работу за тебя" тоже не сойдет за утешительную. Как ни крути, любое развитие разговора очень быстро заведет в тупик, а наблюдать, как Малфой, фигурально выражаясь, бьется головой о глухую стену в попытках найти оттуда выход, очень не хотелось.
Оставалось лишь попробовать отвлечь его от мыслей о мести чем-нибудь неожиданным.
Теодор незаметно выдохнул и, решительно поднявшись, пересел со своего сиденья на соседнее с малфоевским. Вытащив из рукава платок, юноша вложил его между пальцев Драко, замерших где-то на середине движения между раскрытой ладонью и кулаком. Но вместо того, чтобы сразу убрать руку, он накрыл обе чужие ладони своей и задержал, едва ощутимо сжимая пальцы.

"Я думаю, что сам уже готов убить Поттера, только бы ты про него больше не вспоминал!" - чуть не выплюнул Нотт, в раздражении сильнее, чем собирался, сжимая вцепившиеся в его руку пальцы.
Теодор ничуть не стеснялся того, что является самовлюбленным эгоистом; его воспитание, в сущности, и не могло породить никого другого. Он привык получать все, чего ему хотелось, и не гнушался никакими методами для обретения желаемого. Эту особенность характера - или, что было бы точнее, весь его характер - было всего лишь труднее заметить, потому что по сравнению со сверстниками его гораздо реже охватывало желание чем-то обладать. Кроме того, уроки учителя этики и этикета дали ему умение находить компромисс между своими желаниями и нормами приличного поведения, так что со стороны он казался весьма непритязательным и уравновешенным человеком. (Наверное, стоило сказать спасибо отцу, подобравшему сыну удачных воспитателей - без них из младшего Нотта выросло бы настоящее маленькое чудовище, по сравнению с которым Драко с его истериками по поводу Поттера был бы смиренным ангелочком.)
Общение с Малфоем ни коим образом не было исключением из обычной манеры поведения Нотта. Эгоистичное желание быть единственным, на кого обращено внимание собеседника, появилось очень быстро, вместе с уверенностью, что раз Теодору никто особо не нужен, то и Драко тоже совершенно необязательно тратить время еще на кого-то другого. Ему пришлось поторговаться с самим собой, чтобы найти баланс между желаниями и возможностями, и результатом "переговоров" стало намеренное отстранение от всех аспектов жизни Малфоя, которые не были связаны с ним самим. Шушуканье с остальными слизернцами, стычки с гриффиндорцами в коридорах, непрекращающееся построение планов по моральном и физическому уничтожению Поттера - пока Теодор не наблюдал за этим воочию, можно было сделать вид, что этого как бы и не происходит, пока в разговорах наедине не всплывала какая-нибудь деталь этой посторонней жизни. А если вдруг избежать этих упоминаний не удавалось, он аккуратно и как можно более мягко уводил разговор в сторону. Быть может, выглядело это как забота о тонкой душевной организации собеседника, но по сути было чистой воды защитой собственного самолюбия.
Так что не было ничего удивительного в том, что посвященная Поттеру тирада Малфоя не только заставляла Нотта беспокоиться о его моральном состоянии и возможных дальнейших действиях, но и с каждым сказанным словом все больше и больше злила. Хотелось схватить глупого страдальца за плечи и хорошенько дернуть, чтобы вытрясти из него эту навязчивую одержимость. Поэтому всё-таки вырвавшиеся слова прозвучали, возможно, резче, чем было необходимо в и без того напряженной ситуации:
- Я думаю, что магическому миру достаточно одного волшебника, одержимого идеей лично расквитаться с Поттером, которому, к тому же, не нужны конкуренты в этой священной миссии, - Нотт прямо смотрел в серые глаза, желая силой мысли донести до Малфоя понимание того, насколько он серьезен, несмотря на привычные в речи витиеватые конструкции, обычно сопровождающие сарказм. - А еще я думаю, что Поттер не достоин даже твоего внимания, и уж тем более - вымаранных в его крови рук.

Отредактировано Theodore Nott (2013-12-06 17:42:02)

Нотт чувствовал, как брови неудержимо ползут вверх, рискуя скрыться под волосами.
Эффект от его заявления, главной целью которого было эгоистичное желание вернуть внимание Драко к себе, вышел, мягко говоря, двойственным.
С одной стороны, серьезный тон в исполнении склонного к сарказму собеседника был для Малфоя настолько неожиданным, что тот отреагировал на него, как на пощечину, вплоть до отдернувшейся головы. (Хорошо еще, что на щеке не появился красный отпечаток ладони, а то Теодор бы подумал, что не сдержал своих эмоций, и непроизвольная магия, которая вроде бы утихла с момента получения волшебной палочки, внезапно дала о себе знать). Зато несомненно положительным следствием этого были внезапно высохшие слезы, избавившие Нотта от судорожных попыток сообразить, можно ли ему всё-таки предложить какой-то более фамильярный утешительный жест - например, взять все еще бесполезно лежащий в руке Драко платок и стереть влажные дорожки с его щек - или же продолжать делать вид, что в поведении друга нет ничего особенного.
Но с другой стороны, услышать сравнение с Малфоем-старшим было шоком уже для самого Теодора. Не сказать, чтобы он имел что-то против Люциуса - он и не знал его совсем, разве что по рассказам отца да паре случайных встреч на приёмах и на улицах магического Лондона - но почему-то юноше совершенно не льстила перспектива оказаться в глазах Драко на одном уровне с его отцом. В смысле, что вообще значит "говоришь, как мой отец"? Старший Малфой что, тоже убеждал сына, что Поттер не стоит его внимания? Или что не надо толкать под руку Волдеморта, отнимая у него любимое развлечение?
- Спасибо за комплимент, Малфой, - в смущающих обстоятельствах Нотт рефлекторно обратился  к своей стандартной манере разговора, - не знаю только, что мне должно льстить больше, что я в чем-то похож на твоего отца, или что в основном я всё-таки на него не похож.
Настал черед Теодора опустить глаза на их всё еще сцепленные руки. Эмоциональный катарсис вроде бы уже наступил, так что самое время было аккуратно разнять их, по возможности не оставив впечатления того, что это прикосновение было в чем-то ему неприятно. Нотт, не торопясь, отвел руку назад, подцепив край платка двумя пальцами, так что он, хоть и остался между ладоней Драко, теперь достаточно выразительно торчал между ними.
- Что касается действий, могу предложить тебе вытереть физиономию, а то последствия стресса могут испортить аристократическое совершенство твоего облика, - и, вдогонку к витиеватой реплике полетела привычная ехидная ухмылка.

Несмотря на словесные излияния, которые иногда перерастали в пространные монологи, у Теодора едва ли когда-нибудь появлялось желание затыкать Малфоя, в основном потому, что откровенных глупостей тот обычно не говорил. Время от времени проскальзывающие реплики касательно Поттера подходили очень близко к определению "глупости", но темноволосый слизеринец готов был их прощать. Драко вообще многое прощалось по той простой причине, что все его нерациональные высказывания были следствием вспышки эмоций, которую он не успел вовремя сдержать. Возможно, для кого-то такой шаткий самоконтроль и был признаком слабости, но Теодору спокойнее было от того, что он был уверен в своей способности отличить искренность собеседника от притворства. И, если быть совсем честным с самим собой, Нотт немного завидовал той смелости, которая требовалась для открытой демонстрации своих эмоций и умения сохранять достоинство, зная, что кто-то стал свидетелем такой открытости; самому Теодору редко удавалось сказать что-то важное, не прибегая к заковыристым словесным построениям и насмешливому тону, который порой менял значение сказанного на прямо противоположное...
Однако сейчас, когда буря эмоций вроде бы миновала, насовсем возвращаться к острословию еще не стоило. Несмотря на более легкий тон, Драко все же ожидал серьезных ответов на свои вопросы - насмешек за этот день ему и так уже хватило с лихвой.
- Ты будешь Малфоем, который осознает, какое шаткое положение сейчас имеет в обществе его семья, и не станет усугублять его необдуманными действиями, которые при любом исходе только усложнят ситуацию.
Защита чести могла принимать разные формы. Магические дуэли, столь любимые аристократией всего каких-то пару десятилетий назад, да и сейчас еще время от времени практикуемые, были, по мнению Нотта, очень далеки от этой благой цели. Куча-мала в коридоре поезда, являвшаяся блеклой пародией на эти дуэли, совершенно точно не спасла бы ничьей чести; как только Малфой окончательно успокоится, он должен и сам это понять.
- И не переживай за идиотизм своего поведения. В совершении неблагоразумных поступков ты далеко не одинок, - Нотт помолчал, поджав губы, но потом отвернулся к окну и всё-таки продолжил мысль, которая беспокоила его больше всего за последнюю неделю: - вся эта стычка в Министерстве - один сплошной идиотизм. Отец предупреждал меня, что в его делах могут возникнуть сложности, чреватые в том числе и арестом... но как жалкая горстка пятикурсников справилась со взрослыми волшебниками, сведущими в Темной Магии? Каким надо быть идиотом, чтобы дать себя победить сборищу мелких грязнокровок и ордену Жареного Петуха?
Да, Нотт тоже был зол. Вот только, в отличие от Малфоя, обвинявшего во всем Поттера, он считал гриффиндорца только катализатором, а не движущей силой всего действа. Теодор злился на своего отца за то, что тот допустил собственный арест и тем самым поставил под удар и себя, и своего сына, и весь род, который теперь волей-неволей будет ассоциироваться с Темным Лордом. Насколько бы ни была крепка его вера в будущую победу Волдеморта, это не отменяло настоящего, где у власти все еще стояли его противники, которых хлебом не корми, дай под шумок отхватить чего-нибудь у своих врагов, прикрываясь законами военного времени.

Вопреки впечатлению, которое могло сложиться у малоинформированного слушателя, идея мести никогда не была чужда Нотту. Он не практиковал всепрощение и получал бы не меньшее, чем его друг, удовольствие, созерцая страдания своих противников. На расквашенный малфоевским ботинком нос Поттера он бы тоже, кстати, полюбовался - но только в том случае, если бы был уверен, что ни хозяина ботинка, ни его самого не ждет наказание за расправу над героем магического мира.
В отличие от Малфоя, Нотту не требовалась мгновенная гратификация; он близко к сердцу принимал изречение о лучшей температуре подачи мести и готов был выжидать несколько месяцев, лишь бы обстоятельства сложились наиболее удачным образом. Ему даже не обязательно было, чтобы жертва мести поняла, по какой причине с ней приключилось несчастье - меньше шансов, что она опомнится и примет эстафету "воздаяния" в свои руки.
Где-то на задворках сознания мелькнула мысль о том, не проще ли для всех будет организовать Поттеру несчастный случай при спуске с лестницы. По слухам чудо-мальчик любил побродить по школе после отбоя; при должном терпении можно было бы подкараулить его в одной из таких вылазок и в подходящий момент проводить в последний путь брошенным под ноги спотыкательным заклятьем. Волдеморту это понравится ничуть не больше, чем Ордену Феникса, но если грамотно все обставить, им просто не на ком будет вымещать свое неудовольствие. Дополнительным бонусом будет то, что раз и навсегда решится вопрос о поттеровской гипотетической избранности, вера в которую у окружающих росла вопреки всем доводам здравого смысла.
Вон, даже Драко, и тот готов был использовать этот мистический аргумент для оправдания провала министерской миссии Пожирателей Смерти. Странно, что он не вспоминал об этом, когда сам пытался достать Поттера - может, это помогло бы ему избавиться от навязчивой идеи с ним расквитаться.
- Он же Избранный, тягаться с ним бесполезно, ведь на его стороне сама Судьба, - подражая мистически-туманному голосу Трелони провыл Нотт, для красочности добавив еще и пару круговых движений в воздухе раскрытыми ладонями. - Это же полный бред! - возмутился он уже нормальным тоном, откидываясь на спинку сиденья и глядя на Малфоя в надежде убедиться, что друг тоже на самом деле не принимает эту версию всерьез. - Я не верю в "избранность"; не желаю верить, что Поттер в чем-то лучше тебя или меня по велению неких высших сил, и мы ничего не можем с этим поделать! Лучше уж считать, что Пожиратели недооценили детей, потому что не ожидали от них сколь-нибудь достойного отпора, и теперь пожинают плоды своей небрежности.
Любые упоминания о "судьбе" или "предопределенности" вызывали у Теодора подобную негативную реакцию: слишком часто в детстве окружающие пытались утешать его такими объяснениями во время болезни и после смерти матери. "Ничего нельзя поделать, такова судьба" - от таких слов до сих пор желчь подступала к горлу, грозя выплеснуться потоком язвительных оскорблений. Драко, и без того не до конца пришедший в себя после недавних переживаний, не заслуживал подобной реакции, так что Нотт усилием воли заставил себя замолчать.

Поскольку тема схватки в Министерстве - и, как следствие, избранности Поттера и невозможности достойно ему отомстить за все реальные и воображаемые прегрешения - явно изжила себя, Теодор откинул голову на спинку сиденья и полуприкрыл глаза. Последние слова Малфоя, наполненные самоиронией, были лучшим доказательством того, что он окончательно взял себя в руки и готов двигаться дальше.
Да и самому Нотту заметно полегчало. Кто бы мог подумать, что озвучивание того, что тебя беспокоит, действительно помогает в восстановлении душевного равновесия? Теодор, конечно же, не стал бы по возвращении отца из Азкабана затевать с ним ссору на тему его неосторожного поведения, и по всему выходило, что если бы не разговор с Драко, то так бы и гнить этим мыслям в голове, отравляя каждый день. Зато сейчас, когда слова, вертевшиеся в на языке всю неделю, были произнесены, вроде бы даже дышать стало легче - и это несмотря на то, что каких-то внятных ответов на поставленные вопросы никто из собеседников не получил.
Взгляд Теодора бесцельно блуждал по купе, ни на чем надолго не останавливаясь. Он не искал среди деревянной облицовки стенок и аляповатой обивки новых тем для разговора; тишина вообще его не смущала. Молчание, разделенное с человеком, чье общество было ему приятно, у Нотта котировалось гораздо выше философской дискуссии с отвратительной ему личностью; тратить время за болтовней ни о чем было необязательно.
Как оказалось, у Драко на этот счет было другое мнение. Теодор и раньше замечал, что светловолосый слизеринец будто бы боится слишком долгой тишины. Возможно, малфоевский учитель этики когда-то вбил ему в голову, что учтивый хозяин должен всегда уметь развлечь своих гостей? В таком случае можно было бы объяснить ему, что, по мнению Нотта, они уже дошли до той стадии отношений, на которой не нужно постоянно говорить, чтобы удержать внимание компаньона.
Впрочем, Малфою, наверное, просто хотелось отвлечься от нерешаемых проблем за счет пересказа слухов, касающихся кого-то другого.
- А Паркинсон не рассказала, насколько интимные подробности личной жизни гриффиндорцев были обнародованы? - лениво улыбнулся Нотт, поворачивая голову в сторону Малфоя, но так и не открыв до конца глаз. - Может быть, стоило не баллы снимать, а сфотографировать их в целях дальнейшего шантажа... или материала для фантазий, в зависимости от содержания фото и потребностей зрителя.
Все это Нотт выдал на автомате, не особенно задумываясь, насколько пошлым получилось изречение. Он изначально сомневался, что "новость" Паркинсон была хотя бы отдаленно близка к реальности: оба близнеца Уизли, если ему не изменяла память, покинули Хогвартс еще до конца учебного года, и даже сейчас, когда управление школой вернулось в руки Дамблдора, они вряд ли рвались вернуться в стены своей alma mater.

На Малфоя всегда можно было положиться в вопросах поддержания шутки, особенно если в процессе можно было высмеять кого-то, лично ему неприятного. Несмотря на то, что к большинству студентов, независимо от факультетской принадлежности, Теодор относился абсолютно равнодушно, моральные убеждения не мешали ему говорить или выслушивать о них гадости, а также поддерживать эти гадости смехом. Впрочем, развивать тему отношений Лонгботтома и семейства Уизли Нотт не собирался, тем более, что Драко тоже благополучно потерял к ней интерес.
- Ай-ай-ай, Малфой, и не стыдно тебе так откровенно напрашиваться на комплимент? - Теодор шутливо погрозил пальцем нескромному малфоевскому любопытству. - Разве список твоих непреложных достоинств, заверенный Министерством Магии и Визенгамотом, не входит в устав твоего фан-клуба? Или это такой тест, призванный проверить, достоин ли я находиться в твоем обществе?
Очень кстати Нотту вспомнилось начало второго курса, когда Локхарт экзаменовал всех студентов по защите от темных искусств, которая, в его представлении, заключалась в уверенном знании того, какой цвет является самым любимым у их преподавателя, и какими маникюрными принадлежностями он умудрился справиться с троллем. Так и представлялось, что Драко с важным видом ходит между парт, за которыми сидят его "последователи", и контролирует, как они по памяти восстанавливают список его добродетелей. То, что фантазия эта имела больше общего со сложившимся у окружающих образом Малфоя, чем с ним самим, делало ее лишь комичнее. Фыркнув, Теодор продолжил нагнетать драматизм, для пущей напряженности момента выпрямившись на сиденье, округлив глаза и приложив руку к груди:
- О, нет! Неужели срок пробного запуска наших отношений подошел к концу, и для их продолжения я должен дать корректный ответ на вопрос с подвохом?
"Надеюсь, ты не ждал от меня чего-то более глубокомысленного, Драко, - безмолвно добавил он, наблюдая за реакцией собеседника. - Человеческие привязанности непредсказуемы, и, несмотря на симпатию, мы с тобой не так близко знакомы, чтобы при тебе погружаться в глубины самоанализа и изливать душу".
Как бы приятно ни было Теодору общество светловолосого слизеринца, он не находил в себе смелости откровенно делиться эмоциями. Как сказать, не показавшись уязвимым и не рискуя нарваться на насмешки, что тебе просто комфортно находиться с ним рядом; что тебя одинаково устраивает и то общее, что у вас с ним есть, и ваши многочисленные различия; что он для тебя - спасение из скорлупы одиночества, которое не тяготит, но и не радует? И как сказать, не вызвав обиды и гнева, что видишь его недостатки и хочешь помочь их преодолеть; что он заставляет очнуться ото сна ту более добрую и заботливую часть тебя, которая, казалось бы, навечно замолчала после смерти матери?
Быть может, когда-нибудь Драко и дождется серьезного ответа на свой вопрос; но сейчас он мог рассчитывать лишь на иронию, надежно защищавшую уязвимое нутро его друга.

- Твое великодушие не знает границ, мой лорд, - в аналогичной пафосной манере откликнулся Теодор, склоняя голову в знак признательности за оказанную честь. - Если я не погибну от рук злоумышленников, то рискую быть раздавленным свалившимся на меня счастьем.
Поезд дернулся, заставив Нотта выйти из образа и бросить рефлекторный взгляд за окно. К удивлению своему он обнаружил там знакомый пейзаж лондонского пригорода, знаменующий собой окончание их пути. Значит, прошло уже два часа... а казалось, всего пара десятков минут, причем в последние даже удалось забыть о всех тех неприятностях, которые ждали за дверью купе. "Вот бы можно было остаться тут до самого возвращения в Хогвартс, - закралась в голову малодушная мысль, - или хотя бы как-то сохранить эту легкость на следующие два месяца..."
Если бы не неопределенное будущее, ожидавшее каждого из них в своем фамильном доме, Теодор, не задумываясь, пригласил бы друга в гости - хоть на неделю, хоть на все каникулы. В школе у них всегда находились поводы для встреч и темы для разговоров,  и Нотт не сомневался, что даже без учебы и постороннего общества, на которые распылялось их внимание, они не надоели бы друг другу. Откуда-то изнутри кольнула обида на самого себя: если бы он не кичился так своей отстраненностью и прилагал больше усилий для того, чтобы ближе познакомиться со сверстниками, они с Драко могли бы быть друзьями уже пять лет; Малфой мог бы уже быть привычным гостем в особняке Ноттов, знакомым с каждым уголком, а в разговоре с ним можно было бы уже не выбирать слова, опасаясь, что он не так поймет невинную в своей ироничности шутку.
Теодор едва заметно покачал головой, удивляясь направлению, которое выбрали его мысли. "Как говорится, я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо, - насмешливо поддел себя он, - и, в частности, потребность общаться с тем, кто оказался мне интересен".
- Подъезжаем, - без особой надобности сказал он уже вслух.
Юноша знал, что на вокзале его будет встречать кто-то из слуг - отец не появился бы на платформе, даже если бы не был сейчас заключен в министерских стенах. Да и дома, если вдуматься, его отсутствие не будет сильно заметно: Нотты не имели привычки искать друг друга для долгих бесед, далеко не всегда даже ели вместе, и бывали дни, когда Теодор вообще не видел Унвина, считая это положение вещей вполне естественным.
Первым делом по возвращении домой слизеринец шел не в кабинет отца, а в музыкальную комнату к маминому роялю. Вспомнив сейчас об этой своей традиции, Теодор поймал себя на том, что желание положить пальцы на клавиши, обычно к концу поездки практически зудящее под кожей, сейчас молчит. Впрочем, неудивительно - верный своему слову, Малфой протащил-таки неизвестно где добытый им рояль в подземелья, давая Нотту возможность играть в свое удовольствие в любое удобное ему время.
- Драко, - охваченный приступом внезапной благодарности за все, что произошло в конце этого учебного года, позвал он, кладя руку на ближайшее плечо светловолосого слизеринца, - спасибо, что терпел меня эти два месяца. Мне будет тебя не хватать, - Теодор замолчал на мгновение, а потом пообещал: - В следующем году я привезу с собой ноты. Вместо членского взноса в твой фанклуб, - пояснил он, ухмыльнувшись, и протянул руку для прощального пожатия.